Полковник Крокодил - Страница 2

— Все равно не понял смысла игры. Учите еще, — решил он наконец, уже заученным движением доставая из кошелька стодолларовую купюру.

— Ученье — свет, неученье — чуть свет и на работу, — провозгласил отец и принял ставку.

Началась третья игра. На этот раз «ученик», похоже, дотумкал правила и стал лупить шары один за другим. Еле–еле у него Крокодил выиграть смог. Забирая со стола деньги, он поинтересовался у негра:

— Ну, что? Теперь понял?

Тот с готовностью закивал головой:

— Я понял! Это — БАРДАК!

* * *

А вообще, если не считать командировок и откровенно плохого пива в местных магазинах и барах, жилось в Анголе совсем неплохо. Хуже, чем хотелось бы, но лучше, чем могло бы быть. Офицеров, восемь человек, поселили на огороженной и охраняемой вилле, море было буквально в двух шагах от ворот.

Обычно день Коронэла Жакарэ начинался с того, что вскочив с кровати и едва открыв глаза он плелся к теплому морю, нырял, отплывал как можно дальше, и там уже просыпался, рассматривая чудный пейзаж безбрежной океанской глади перед собой. Или пальмы, что росли рядом с виллой.

Так он и поступил одним утром. Выбрался на улицу, с разбегу ворвался в накатывающие волны и поплыл. Отплыв на пару десятков метров, он перевернулся на спину и расслабился, любуясь на берег.

Следом за ним дома выбрался, потягиваясь и сонно зевая, переводчик, поплелся к воде и с опаской сунул ногу в воду.

— Палы–ыч! Как водичка?

— Да зашибись! — ответил батя и с изумлением увидел, как резко поменялось выражение лица переводчика: сонные глаза распахнулись, рот округлился, а нервно дрожащей рукой переводчик принялся указывать куда–то за спину отца.

— А–а–а!! Палыч! Бля! Сзааади!

Вопль нифига не наводил на позитивные мысли, потому Крокодил резко обернулся и увидел огромные плавники, рассекающие волны!

— Уй ёбт! — выдавил батя, хлебнул от неожиданности воды и так рванул к берегу, что брызги позади него стояли фонтаном! Работая руками похлеще вентилятора, он пропахал по инерции полосу прибоя и немножко пляжа, подавил в себе желание забраться на всякий случай на дерево и только потом отдышался. Даже рискнул посмотреть назад.

Плавники не торопясь приближались, а потом… вдруг кто–то вынырнул из воды и, описав красивую дугу и задорно свистя и щелкая, шлепнулся в воду, подняв тучу брызг.

— Мать моя женщина! — восхитился переводчик, — Слышь, Палыч! Это дельфины, бля!

— Вот жеж, — только и смог сказать отец, пытаясь определить, где в данный момент находится его сердце, — Все, блин, пора возвращаться на родину.

Так он и вернулся.

Как полковник Крокодил подчиненного крестил

Когда отправляешь людей на войну, тебе всегда страшно. Страшно за своих людей, которым вручаешь предписания и ВПД. Страшно за их жен и детей, страшно, что однажды придет «похоронка» и вместе с ней тебе, как командиру, придется идти и стучать в дверь, смотреть в глаза жене того офицера, которого ты отправил на смерть и говорить, запинаясь, а она уже все знает, только кивает потеряно. Не верит, но уже знает и в глазах у нее боль. Такая мука, что хочется сдохнуть, лишь бы не видеть наворачивающиеся у нее на глаза слезы, не слышать как ее сын, вернувшийся со школы, изумленно спрашивает:

— Мама? Что случилось? — а ты, командир, стоишь и мнешь эту бумажку в руках, не зная куда себя деть. А того человека уже нет. Безвозвратно нет.

Страшно.

Это называлось — «командировка». Первая Чеченская.

* * *

Нет, выбирает, кого же послать в «командировку», не командир, а кто–то в вышестоящих штабах. Да и отправляют только с согласия офицера, но все равно страшно, сердце болит. Потому проводы бывают обычно бурные. Все старые дрязги и неприятности забываются. Офицеры все же больше других понимают, чем грозит поездка в зону боевых действий, не важно, писарем или на передовую. Потому переживают, потому верят, потому и пьют, провожают.

Вот и собрались как–то господа офицеры, и полковник Крокодил в том числе, на проводы. Подполковник Пушкарев должен был отправиться на следующий день на ближайший военный аэродром, там сесть вместе с другими командированными в самолет и отправиться в Чечню. Слово–то какое… страшное… Чечня.

Пили много. По–черному пили, заливая свой страх, пытаясь поддержать друга и боевого товарища. И разговоры вели соответственные, пока вдруг полковника Крокодила не осенило:

— Слушай, брат! А ты у нас крещеный? Я свечу во здравие поставлю, я же православный!

— Нет, не довелось как–то… — смущенно ответил Пушкарев.

— Как так?! — удивился полковник Крокодил, — Это надо поправить! Будем тебя крестить!

— Да куда крестить–то? Ночь уж на дворе!

— Это не вопрос! — Крокодил взял телефон и набрал номер, — Батюшка? Да… да, я. У меня к тебе дело, батюшка, пособи, надо воина крестить. Почему так срочно? Ему завтра на войну… да, понял, едем. Собираемся, ребята, поехали. Семёныч, вызови машину, пожалуйста, «таблетку», там все поместимся.

Пока ехали, немного протрезвели и уже перед батюшкой, пусть и пошатывались, но выглядели пристойно. Впрочем, батюшка тоже служил, и тоже довелось ему повоевать, после чего он и пошел он в священники — устал от грязи, захотел чистоты веры.

Подполковника Пушкарева поставили прямо в форме, сняв только обувь, в большой таз. Батюшка полил его водой, крестным отцом стал полковник Крокодил, а от себя еще и добавил после обряда крещения, сурово глядя в глаза мокрому Пушкареву:

— Служи справно. Под пули не лезь. Я за тебя молиться буду. Благословляю на ратный путь, хотя было бы лучше, если бы не довелось.